Пролог

Часть первая

СУНДУК ЦЕЛИТЕЛЯ

[“Смотрите, смотрите, что у меня есть!”

Город изнывает от полуденного зноя, и даже крики чаек кажутся не такими пронзительными, как обычно. Чьи-то смуглые ладони в ссадинах и царапинах сложены ковшиком. В ковшике плещется рыбешка - серебристая, с черными полосками по бокам и агатовыми глазами-бусинами. Капли морской воды оставляют тёмные пятна на полу кухни.

Скоро обед. Вкусно пахнет жареным.

“Светлая Эльга нас благословила, это награда за все наши испытания! Вы только поглядите, до чего красивая шкура! Она приплыла, она выбрала меня… Вот увидите, теперь все будет хорошо!

Я это точно знаю!”]

Лёгкий бриз проскользнул сквозь приоткрытое окно, не тронув висевший на положенном месте Эльгин колокольчик, и шаловливо взъерошил волосы Эсме. Она открыла глаза. Словно сама Заступница погладила её по голове; от этого ночь, переполненная обрывками воспоминаний и бессвязными тревожными сновидениями, сразу же утратила важность.

Начинался новый день, а ночь… да ну её к кракену.

Недолго поглядев на потолок, где уже давно были изучены и сосчитаны все трещины, Эсме осторожно приподнялась на локте. В глазах сразу же потемнело, табуретка и сундук пустились в пляс, а стоило зажмуриться, как под веками защипало, словно кто-то щедрой рукой сыпанул туда песка. Ничего удивительного: ей уже больше недели не удавалось как следует выспаться. Она проваливалась в чёрную бездну, а потом внезапно просыпалась, задыхаясь и дрожа от ужаса, ещё более уставшая, чем прежде. Временами казалось, что она слышит знакомый голос - голос человека, который пять дней назад замолчал навсегда, - временами во тьме звучали и другие голоса, но всякий раз услышанное выветривалось из её головы быстрее, чем она успевала не просто что-то запомнить, а хотя бы осознать.

[Ты заболела. Бессонница - недуг, который время от времени настигает всех целителей. А твой случай совсем тяжелый. Это память, твоя бедная изувеченная память не дает тебе уснуть.]

- Ты что-то сказал? - проговорила она вслух, глядя в пустоту, и горько улыбнулась. - Прости, я не расслышала.

[Кто бы сомневался.]

В происходящем не было ничего удивительного. Однажды она сделала с собой то, чего не следовало делать ни в коем случае: отсекла часть воспоминаний и спрятала в [сундук], чтобы избавиться от боли. [Сундук], незримый и невесомый, каждый целитель носил с собой с момента, когда пробуждался дар, и до самой смерти; в него полагалось складывать чужие мыслеобразы, застрявшие в памяти. Только так целитель мог оставаться самим собой, а кое-кого [сундук] и вовсе спасал от безумия. Но отказавшись от собственных мыслеобразов, Эсме словно утратила часть своего тела, и вот уже много лет страдала от фантомных болей, которые ничем не отличались от тех, что мучают какого-нибудь калеку.

И всё равно она ни о чем не жалела.

- Долг целителя - с рассветом открывать двери свои…

Слова утренней молитвы, истёртые до дыр и давным-давно потерявшие свежесть, немного привели её в чувство и позволили для начала сесть и опустить на пол босые ноги. Под пятками скрипнуло - вчера она забыла вымести из комнаты вездесущий тейравенский песок.

[Лучше бы уборкой занялась, чем всю ночь вертеться.]

Она поморщилась.

- Целители встают до восхода, а спать ложатся глубокой ночью, ибо в их помощи нуждаются те, чей труд начинается с первыми солнечными лучами и продолжается после наступления темноты.

Она встала, борясь с подступающей тошнотой.

- Великий дар, благословение Эльги, надлежит использовать на суше и на море, во благо детей неба и детей земли. Так говорит Заступница, я следую её заветам. Да минуют шторма капитана-императора, да пребудет он… хм… пусть у него всё будет хорошо.

Завершению целительской молитвы явно не хватало почтительности. Императора, который, по слухам, заживо гнил в своём дворце далеко на северо-востоке, лечить следовало не молитвами, если его болезнь вообще можно было вылечить.

Туман перед глазами постепенно рассеивался, но в ушах как будто шумел прибой. Нет, так не пойдёт. Если она не хочет весь день бродить по узкой грани между бодрствованием и обмороком, надо принять меры. Эсме снова села и, заранее скривившись, вытащила из-под кровати оставленный там с вечера флакон с жидкостью болотно-зелёного цвета. Вкус у настойки вигилярии - Велин, опекун и учитель Эсме, называл её пробудиловкой - был очень противный, и чтобы осушить флакон до самого дна, пришлось собрать остатки сил.

- Гадость какая… - пробормотала Эсме, когда отвратительная жидкость ухнула в желудок.

Зелье предназначалось для того, чтобы взбодрить уставшего целителя, но злоупотреблять им не рекомендовалось. Однако кто теперь мог её остановить? Через несколько ударов сердца в голове прояснилось, глаза перестали болеть. Целительница медленно оделась – она носила белую рубаху с подвернутыми до локтя рукавами и широкую серую юбку до щиколоток, – потом умылась, расчесала волосы и повязала голову изумрудно-зеленым шарфом. За окном просыпался город. Над городскими крышами и верхушками мачт вились стаи чаек-крикунов – они, как всегда, снялись с насиженных мест еще до рассвета и отправились на поиски еды.

- Вам бы всё жрать да жрать… - пробормотала Эсме.

Одна чайка, словно услышав её слова, спикировала прямиком на подоконник; в комнате тотчас же завоняло тухлятиной, причем это был вовсе не мыслеобраз запаха, а самый настоящий, ощутимый носом смрад. Эсме в тысячный раз спросила себя, отчего именно это гадкое создание стало символом Гильдии целителей. Ответ, прекрасно ей известный, был прост и сложен одновременно: из всех птиц только крикуны могли читать мысли и передавать мыслеобразы, да к тому же чайка была клановым знаком семейства, под чьим покровительством целители пребывали вот уже три тысячи лет.

Крикун щелкнул длинным клювом.

– Вон отсюда! – Эсме не испугалась, хотя прекрасно знала, что птица в мгновение ока может вырвать из нее кусок плоти размером с кулак. – Улетай!

Чайка наклонила голову, захлопала крыльями. Её красные глаза злобно блеснули. Не зря, ох не зря моряки говорили, что встречаться взглядом с крикуном - не к добру… Эсме ощутила волну лютой ненависти, исходившую от птицы: вечно голодная тварь думала о еде, но мыслеобразы выдавали желание поживиться вовсе не рыбой, а мясом. Человеческим мясом. Хотя крикун, конечно, был слишком труслив, чтобы напасть на неё без промедления.

– Пошла прочь, зараза!

Девушка схватила пустой флакон и швырнула в птицу. Та увернулась с легкостью и по-своему атаковала в ответ: если раньше Эсме ощутила лишь отголосок кровожадных мыслей крикуна, то теперь ее накрыло. Зрелище распотрошенных внутренностей само по себе не могло испугать целительницу - ей приходилось видеть куда более страшные вещи, - но чайка добавила к отвратительной картине удовольствие и предвкушение роскошного пира. Девушку чуть не стошнило от отвращения. Она бросилась к птице – и схватила воздух. Выдав напоследок издевательский вопль, чайка присоединилась к своим товаркам - кружить над Тейравенской пристанью до позднего вечера, досаждать морякам криками и воровать рыбу у разинь.

[Положи это в сундук. Или ты хочешь помнить о том, как вкусна была падаль, как ты выклевывала глаза у трупа? Нельзя хранить в своей голове такое, немедленно выбрось эту гадость. Положи в сундук, быстрее.]

Поморщившись от внезапной боли в затылке, Эсме осторожно выглянула наружу и убедилась, что её снаряд никого не задел, а просто упал на мостовую и разбился. Она закрыла глаза и увидела не темноту, а сине-зелёную толщу воды и рыбку - юркого малька, серебристого, с черными полосками по бокам. Мыслеобраз вызвал у неё непонятную тревогу. Чьё это воспоминание? Неужели её собственное?

[Положи и это в сундук. Ну же, давай!]

- Пора открыть двери, - сказала целительница вслух и нахмурилась. - Правила есть правила.

Маленький дом, в котором совсем недавно жили двое, промолчал в ответ.

Их с Велином жилище располагалось гораздо ближе к порту, чем лавки остальных тейравенских целителей и лекарей. В другом городе и при других обстоятельствах это весьма помогло бы в борьбе за клиентов - ведь у больного или раненого моряка нет времени и сил, чтобы долго бродить по незнакомым улицам в поисках того, кто окажет ему помощь. Но Велин был в Тейравене чужаком и чужаком остался до самого конца. Слишком молчаливый даже для целителя, слишком ироничный, слишком умный по меркам маленького городка. Десяти лет не хватило, чтобы к нему привыкли, и сам Тейравен будто сопротивлялся его присутствию.

Эсме спустилась на первый этаж, открыла двери настежь и взялась за метлу. Велину не нравилось, что она всё время нарушает порядок: уборку полагалось делать вечером, а утренние часы - посвящать чтению и медитации. Однако он ей не мешал. Они понимали друг друга без слов и, живя в одном доме, пребывали каждый в собственном мире, не пересекая чужих границ. В общем-то, так было заведено у всех целителей: молчание и расстояние имеют особую ценность для того, кто способен с трех шагов прочитать любого человека или магуса, словно открытую книгу. И всё же она чувствовала, что совершила серьезную ошибку, позволив ему сохранить в тайне почти всю свою жизнь до Тейравена. Она знала, откуда он родом, но понятия не имела, на каком фрегате он провел больше двадцати лет. Она так и не осмелилась спросить, что за бледный, выцветший цветок хранился в его любимой книге, “О природе целительства” Филара. Она навсегда упустила возможность узнать о нем много важного…

От этого, конечно, её любовь к нему ничуть не ослабела.

[Бамц!]

Внезапно целительницу окружил вихрь мыслеобразов, в центре которого располагался сундук, казавшийся вполне материальным. Он был из чёрного дерева, с полустёртыми узорами по бокам - берег, башня, птицы над морем, чье-то красивое лицо посреди облаков. Замок на сундуке был устрашающий - огромный, тяжелый. Из замочной скважины высовывался ключ, словно приглашая её спрятать внутри ещё что-нибудь бесполезное. Эсме застыла с метлой в руках; она чувствовала, как течет по жилам кровь - медленно, точно смола. Каждый удар сердца отдавался в ушах болезненным гулом. Выбираясь из глубин подсознания, [сундук] из эфемерного образа становился почти настоящим и всей своей немалой тяжестью давил ей на плечи. От этих приступов - слава Эльге, нечастых - не было лекарства. Переждать, перетерпеть - вот и всё, что она могла сделать. Зато после каждого такого случая невнятные голоса в её голове надолго замолкали.

В порту зазвенел колокол.

Эсме пришла в себя. Вздрогнув, она оглядела лавку, словно оказалась здесь впервые: светлая комната с большими окнами, два плетеных кресла возле очага, полки и сундуки с книгами и зельями, посередине - специальный каменный стол, на который усаживали или укладывали пациентов.

Всё как обычно.

Только Велина нет…

[Бамц!]

- Хватит! - рявкнула девушка, отбросила метлу и выбежала из дома, словно за ней погнался сам Великий шторм.

На улице гомонила детвора, играя в пиратов. Звонкие крики разлетались по всей округе: “Чур, я Звездочет! А я Крейн, я Крейн!” Окрестные ребятишки частенько забегали к Велину и Эсме, чтобы залечить ссадины и царапины в обмен на какие-нибудь мелкие услуги, но в присутствии родителей держались отчужденно. Завидев целительницу, один из мальчишек первым делом осмотрелся – и лишь убедившись, что никто не наблюдает из окна, подошел к ней.

– Во имя Светлой Эльги, помоги мне! – Тонкий голосок, старательно выговаривающий ритуальную фразу, заставил Эсме улыбнуться против собственной воли. “Не отказывай страждущему, не жалей сил, не читай чужих мыслей” – такую клятву давал каждый вступающий в Гильдию, и нарушить ее было невозможно. Когда Эсме просили об исцелении, она всегда выполняла просьбу.

– Вот… – добавил ребенок плаксиво и протянул правую руку – от запястья до локтя змеилась глубокая воспаленная царапина. Эсме напустила на себя суровость и покачала головой - дескать, еще чуть-чуть, и дело могло принять серьезный оборот. Потом она закрыла глаза и очень медленно провела раскрытой ладонью над рукой своего маленького пациента. Ребятишки затаив дыхание следили за тем, как под пальцами целительницы рождается золотистое сияние – его отсветы ложились на лицо Эсме, придавая ей неземной вид.

– Ну вот, – сказала Эсме, когда царапина исчезла без следа. – А теперь я тоже хочу тебя кое о чем попросить.

Мальчишка восторженно смотрел ей в глаза и ждал.

– Я ухожу в порт. Если за время моего отсутствия кто-нибудь придет, сможешь меня там разыскать? Я буду в “Водяной лошадке” или где-то поблизости от неё.

– Не вопрос! – он заулыбался, продемонстрировав дырку на месте переднего зуба.

Как обычно - полдня после очередного чуда её будут любить, но в конце концов…

[Но в конце концов они становятся взрослыми, моя дорогая.]

Она потёрла затылок, однако внезапная вспышка головной боли уже прошла.

Узкая извилистая улочка вела к набережной. Эсме шла медленно, всей кожей впитывая свежий бриз: ветер с моря уносил печаль вместе с шальными мыслеобразами, позволяя ненадолго расслабиться. У лавки с яркой вывеской “Древности и редкости” целительница ускорила шаг, старательно глядя в противоположную сторону. Несколько лет назад Велин, будучи при деньгах, завел ее внутрь и предложил выбрать “что-нибудь интересное”. Другая на ее месте так бы и сделала – благо, выбирать было из чего, – но Эсме совершенно растерялась, завидев великое множество удивительных вещей. Там были странные ткани, покрытые светящимися узорами и струящиеся сквозь пальцы, словно вода; чудные Эльгины колокольчики из хрусталя, поющие от малейшего дуновения ветра; жутковатые мумии существ, о которых ей раньше доводилось читать в книгах Велина. Больше всего ей понравились золотые бабочки, обитавшие внутри большого стеклянного шара. “Придворные дамы в столице украшают ими волосы, – сказала Магда, хозяйка лавки – высокая женщина с крупными чертами лица и по-мужски широкими плечами. – Тебе бы пошло, да только вот стоят они слишком дорого”. Украшения для волос? Эсме и не знала, что такое бывает. С крыльев прелестных созданий осыпалась золотая пыльца, но юная целительница поняла, что никогда в жизни не посмеет к ним прикоснуться. Она обернулась, взглянула на учителя – тот понял все без слов и направился к выходу. Уже у самой двери их догнали слова Магды: “А я бы купила твой шарф. Он из очень редкой ткани. Если что, заходи!” – и вот тогда Эсме испугалась, хотя сама не понимала отчего.

Шарф был у нее всегда.

Магда не ошиблась, изумрудно-зеленая ткань и впрямь обладала особыми свойствами: она не снашивалась, не выцветала на солнце, не ветшала от времени, её невозможно было порвать. Иногда девушка пропускала шарф, казавшийся совершенно новым, сквозь пальцы и гадала – сколько хозяек он уже сменил? Как попал к ней?..

Только он и остался у неё от прошлой жизни, которая покоилась в [сундуке].

Улица вильнула, и Эсме вышла к небольшому рынку. Там было многолюдно, ночной улов рыбаки ещё не распродали. Порт жил своей жизнью: от складов к причалу медленно топали гроганы, косматые длиннорукие гиганты, волоча огромные ящики с товарами; за гроганами наблюдал человек с плетью в руке. Посреди лодочных загонов бурлила вода – кормили мальков, и те дрались за еду, отпихивая друг друга пока что маленькими носовыми таранами. Большие фрегаты стояли поодаль, у причала, тихонько покачиваясь на волнах. Их взгляды были похожи на назойливых пчел, которые все вьются и вьются, не решаясь ужалить, но и не желая улетать. Для рыбокораблей правило трех шагов не действовало: Эсме чувствовала беспорядочный поток нечеловеческих мыслеобразов и не могла от него закрыться, как ни старалась. Горделивые гиганты скучали, желая поскорее вырваться в море – туда, где нет якорных цепей, где рыскают кархадоны и шаркаты, где дремлют под толщей воды ужасные кракены. Эти странные создания, испокон веков служившие людям и магусам верой и правдой, всегда вызывали у нее смешанные чувства: ими невозможно было не восхищаться, но сквозь облик кораблей-под-парусами, сквозь лжеплоть, изображавшую деревянный корпус и разноцветную ткань, проглядывала истинная сущность фрегатов - звериная, пугающая.

Эсме замедлила шаг. Один из фрегатов внезапно сосредоточился на ней, словно вынырнув из водоворота сине-зеленых видений. Это была совершенно обычная торговая бочка со сложенными грязно-белыми парусами; матросы чистили её борта от паразитов и наросших кристаллов соли. Глаза корабля казались стеклянными, пустыми, но Эсме чувствовала: они смотрят, внимательно и с любопытством. На мгновение ей померещилось, что они разного оттенка – левый отдает в зелень, а в правом больше небесной синевы; но потом целительница поняла, что всему виной игра света и тени, а глаза у фрегата сине-зелёные, словно Океан, и совершенно одинаковые. Поглядев на неё, он сомкнул веки и снова погрузился в грёзы о море и рыбах.

По набережной неторопливо прогуливалась тейравенская знать в нарядах, которые стоили больше, чем Велин и Эсме заработали за последний год; дамы поправляли шляпки и жеманно обмахивались веерами, хотя до полуденной жары было ещё далеко, а их спутники поглядывали в сторону моря с явным нетерпением. Несколько пар выделялись среди остальных - они были выше ростом, казались сильнее и красивее, в их движениях ощущалось необыкновенное изящество, а во взглядах, которые они бросали на собравшихся вокруг людей - сдержанное высокомерие.

– М-магусы… – пробормотал, проходя мимо Эсме, какой-то незнакомый матрос. – Дети кракена…

Так было всегда: магусов ненавидели и боялись. Они были слишком красивыми, сильными, умными и хитрыми, жили слишком долго и обладали слишком большой властью. Внешне неотличимые от людей, магусы были не людьми, а небесными детьми, пришельцами из другого мира. У Эсме была особая причина их ненавидеть, и эту причину она не спрятала в [сундук].

На стене таверны Старого Пью было пришпилено пять листков с оттисками личной печати императорского наместника в Тейравене - Эйдел Аквила усердно охотился за пиратами и предлагал всем желающим поведать о местонахождении самых опасных морских разбойников в обмен на вознаграждение. На двух листках из пяти это самое вознаграждение было просто несусветным: пять и шесть тысяч империалов. Дороже всех прочих стоил пират по имени Кристобаль Крейн.

Эсме усмехнулась: моряки, чьи разговоры она слушала в таверне, то и дело спорили, как скоро Крейн обгонит свирепого Звездочета, и вот наконец этот день настал. Они оба были отчаянными сыновьями Шторма, но за голову первого теперь предлагали на целую тысячу больше. А ещё Крейна, судя по написанному в объявлении, следовало “брать живым”, что заставило её удивленно приподнять брови: в последнее время все только и говорили о том, каким дерзким стал этот пират, которому удавалось успешно грабить даже казначейские флотилии и всякий раз уходить от сторожевых фрегатов, исчезая словно по волшебству. Как такого бандита взять живым, да и зачем вообще он нужен наместнику и капитану-императору? Разве что для устрашающей казни на главной площади Облачного города. Так или иначе, в Тейравене ему вряд ли могло что-то понадобиться - бывшая столица княжества Амальфи ныне стала нищей имперской провинцией, которой управлял магус, навлекший на себя гнев капитана-императора. На всякий случай, Эсме пригляделась - даже двадцатая доля от вознаграждения была бы ей очень кстати - и разочарованно вздохнула. Рисунок, изображавший Крейна, оказался до такой степени корявым, что каждого пятого посетителя “Водяной лошадки” можно было бы принять за знаменитого разбойника. Словесный портрет тоже не блистал важными подробностями - высокого роста, волосы темные, глаза зеленые или голубые, заметных шрамов нет, особых примет нет. Нижняя часть объявления была оторвана, но вряд ли там имелось что-то полезное, раз уж “особых примет нет”. Она может столкнуться с этим Крейном лицом к лицу и не узнать его…

Хозяином таверны был моряк, щуплый старик с деревянной ногой. Однажды он полез разнимать сцепившихся матросов и получил сильный удар по голове. Если бы не Велин, Великий шторм забрал бы его к себе на Крабьи поляны. Старый Пью высоко оценил спасение собственной жизни и с тех пор всегда угощал Велина и его ученицу бесплатно; не будь целитель таким молчуном, они с трактирщиком сумели бы по-настоящему сдружиться.

- О-о, вот и моя девочка! - Едва Эсме вошла, Старый Пью подхватил её под локоток и повел к пустовавшему столику у окна. Несмотря на своё увечье, он ухитрялся передвигаться очень быстро. - Садись-садись, я приготовил для тебя угощеньице. - Он хитро прищурился и жестом фокусника достал из кармана большой персик.

Эсме поблагодарила трактирщика.

- Как ты? - спросил он. Его мыслеобразы были заполнены цифрами - всё, что касалось “Водяной лошадки”, Пью держал в голове, не доверяя бумаге, - но искреннее сочувствие и боль проглядывали сквозь арифметический хаос вполне отчетливо.

- Я заметила, на пристани собрался весь птичник, - сказала Эсме, сделав вид, что не расслышала вопроса. - Не знаешь, почему? Ждут какой-то фрегат?

Старый Пью одарил её щербатой улыбкой.

- Угадала! Из Облачного города идёт “Морская звезда” с последними новостями и модными тряпками, должна прибыть сегодня. Оттуда давно не было кораблей, все соскучились. А Эйдел, видимо, по-прежнему надеется, что его величество в награду за верную службу позволит бедному, раскаявшемуся орлёнку вернуться ко двору…

Девушка впилась зубами в перезрелый плод, не заметив, что сок течет по пальцам. Эйдел Аквила, магус из клана Орла, считался олицетворением власти капитана-императора в Тейравене, и со стороны казалось, что наместник наслаждается жизнью: он устраивал балы и праздники, заводил романы с красивыми горожанками, гонялся за пиратами, если тех замечали поблизости от города, и даже год назад привез откуда-то двух белых пардусов, которые теперь охраняли его дом, одним своим видом повергая в трепет воров и грабителей. И всё же ни для кого не было секретом, что чуть больше десяти лет назад его отправили сюда в наказание за какой-то проступок. Ходили слухи, что между Эйделом и принцессой Ризель вспыхнула романтическая страсть, которая не пришлась по нраву его величеству.

– Его высокомерство, должно быть, каждую ночь видит во сне Облачную цитадель… – язвительно проговорил трактирщик. - Вряд ли ему хорошо спится, в чужом-то гнезде.

Эсме быстро наступила старому моряку на уцелевшую ногу. В “Водяной лошадке” было несколько незнакомцев - кракен знает, кто такие и откуда. Пью даже глазом не моргнул и громким шепотом принялся рассказывать фривольную историю об очередной интрижке наместника. Завсегдатаи и чужаки исподволь прислушивались, прятали улыбки. В общем-то, анекдоты об Эйделе тоже были небезопасны, но все-таки лучше, чем воспоминания о том времени, когда Тейравен еще не был частью владений капитана-императора, а в белом замке на горе жил лорд Буревестник. Хотя клан Амальфи уничтожили за двадцать лет до рождения Эсме, она иной раз ловила себя на том, что тоскует о времени, которого не может помнить - это была чужая, шальная тоска, ещё один застрявший в её памяти мыслеобраз.

[Пора бы от него избавиться, разве нет? Ну же, не упрямься.]

Отворилась дверь и в “Водяную лошадку” вошли ещё несколько человек. Пью шустро заковылял навстречу новым клиентам. Эсме сидела, поигрывая персиковой косточкой, и машинально прислушивалась к разговорам. Ничего особенного ей узнать не удалось: Звездочет расправился с очередным торговым караваном, упустив лишь один фрегат, и выжившие не преминули поведать всем новую историю о его злодействах; где-то к югу от Тейравена видели подозрительную флотилию - не то пираты собирались на дело, не то жители неугомонной Окраины что-то замышляли; Вейлана Стремительного, командующего флотом капитана-императора, ранили в сражении с фрегатом Лайры Арлини; в порт острова Баглей заходил корабль под изумрудно-зелеными парусами – пиратский фрегат “Невеста ветра”, принадлежащий тому самому Кристобалю Крейну, за чью голову были обещаны несметные сокровища. Заскучав, Эсме посмотрела в окно: сквозь распахнутые ставни ветер вольно гулял туда и обратно, донося не очень-то приятные запахи с пристани. Воняло гнилой рыбой… или не рыбой?

Пью, в очередной раз проходя мимо, выглянул в окно.

– Искусай меня медуза, вот и огненный конвой, на неделю позже срока. Какой краб поставил трупоход с наветренной стороны? Будет теперь смердеть до вечера, пока они не разгрузятся…

Теперь Эсме поняла, в чем дело. В Тейравен пришел полуфрегат с грузом звездного огня - из множества прозвищ, которыми моряки награждали такие корабли, “дохлятина” и “трупоход” были почти что самыми любезными. Тело полуфрегата – грузное, покрытое неприятными бесформенными наростами – было напрочь лишено изящества, присущего прочим рыбокораблям, даже настоящим громадинам вроде бочек или проглотов. Трупоход превосходил обычный фрегат лишь по вместимости трюмов, но у него не было собственных парусов, их заменяли искусственные. Хуже всего была вонь, ужасающий гнилостный запах, которым на борту трупохода было пропитано абсолютно всё. Однако именно полуфрегаты перевозили звездный огонь, который ни один рыбокорабль, даже самый послушный, не позволил бы пронести на борт в достаточно большом количестве.

Она закрыла глаза. К запаху можно было привыкнуть; ко всему можно было привыкнуть, кроме невнятного бормотания в собственной голове. Сейчас, однако, она почти не слышала его и наконец-то смогла немного расслабиться. Среди людей, в окружении их мыслеобразов, но на достаточном расстоянии, чтобы те не стали назойливыми, она понемногу начала забывать о том, что случилось пять дней назад.

[Нет-нет. Ты знаешь, что надо делать, чтобы всё забыть по-настоящему.]

– …а в чем ты вообще уверен? – послышался раздраженный возглас, и целительница обернулась. Поодаль за большим столом сидела компания из пяти моряков и шумно спорила. – Я тебе говорю, так всё и было! Кристобаль Крейн и Айха захватили Марейн, когда тамошняя крепость осталась без звездного огня, и полностью опустошили склады и сокровищницу! У них закончилась пресная вода, так эти ублюдки заставили женщин и детей катать бочки, пока мужчин держали под прицелом стрелометов!

Говоривший – огромный детина с туповатым выражением лица – от усердия привстал, опираясь руками о стол. Его собеседники переглянулись и, видимо, решили не возражать, однако за соседним столом нашелся кто-то не столь благоразумный. Там расположилась четверка моряков весьма потрепанного вида; один из них, с повязкой через левый глаз, показался Эсме сущим бандитом – что-то неприятное было в его нагловатой ухмылке, в расслабленной позе. Двое других выглядели близнецами – оба высокие, широкоплечие, с одинаково непроницаемыми физиономиями. Возразил спорщику четвертый из этой компании, довольно симпатичный темноволосый парень в зеленой куртке.

– Вранье! – заявил он во весь голос. – Я не знаю, что на самом деле произошло в Марейне, но если его и впрямь разграбили пираты, то Крейн в этом точно не участвовал.

– Это ещё почему? – с хмурым видом спросил верзила, поворачиваясь к новому участнику спора.

– По трем причинам, – охотно пояснил матрос в зеленой куртке. – Во-первых, Крейн никогда не стал бы знаться с таким отребьем, как Айха. Во-вторых, он лоялен Окраинным колониям…

Эсме отметила про себя, что незнакомец, пожалуй, слишком уж образован – где это видано, чтобы простой морской бродяга употреблял умные словечки вроде “лояльный”? Да и “Окраинными колониями” королевство Лайры никогда не называли. Окраина - она и есть Окраина.

Она вдруг пожалела, что сидит слишком далеко и не может ощутить мыслеобразы этого смельчака.

– …и ни за что не причинил бы вред городу, откуда родом сам Лайра Отчаянный, - продолжал тем временем странный моряк. - Они же друзья, об этом знают, наверное, даже крабы. А в-третьих, у Крейна хороший фрегат, не какое-нибудь бестолковое корыто. Там есть опреснитель - зачем ему издеваться над мирными жителями ради воды?

Верзила стукнул кулаком по столешнице.

– Чтоб меня медузы сожрали! Ты откуда взялся, меррский грамотей?!

– С того берега моря, – насмешливо отозвался матрос в зеленой куртке и, откинувшись на спинку скамьи, положил ноги на стол. В его правом ухе блеснула золотая серьга, свидетельствовавшая о том, что говорливый незнакомец проходил экватор. – Про “Невесту ветра” во всех портах говорят, только успевай слушать и запоминать. Но у тебя, видать, с памятью как раз не всё гладко. Ты, наверное, и бабьего узла завязать не сумеешь, потому что больше одной мыслишки в твою башку не помещается…

– Чего-о?! – взревел верзила и, в мгновение ока очутившись рядом с обидчиком, ухватил того за шиворот. – Ты что себе позволяешь, умник?!

– Видимо, я прав, – спокойно подытожил матрос с серьгой. – Славненько. Все слышали? Я вызываю этого парня на состязание плетельщиков.

Весть о состязании непостижимым образом разнеслась повсюду, и недолгое время спустя в “Водяной лошадке” стало тесно; в толпе Эсме заметила даже парочку роскошно одетых магусов – видимо, небесным детям захотелось понаблюдать, как развлекается простой народ.

Правила состязания плетельщиков были просты: противники поочерёдно называли друг другу три узла похитрее и демонстрировали перед собравшимися своё умение. Специально избранный судья - им назначили Старого Пью - должен был следить за тем, чтобы никто не жульничал, и вести отсчет времени. Девушка ничуть не удивилась, когда матрос в зеленой куртке играючи справился с заданиями верзилы, а вот последнему повезло куда меньше: если с “мерровой удавкой” он ещё худо-бедно разобрался, то “петля грогана” заставила его попотеть, а нечто под названием “оторви-и-выбрось” окончательно добило. После того, как проигравший скрылся с глаз долой, весь красный от ярости и стыда, нашлись и другие желающие попытать счастья. Они также не смогли превзойти умелого незнакомца, и его кошелек заметно растолстел. Пью успевал и судить, и командовать трактирными слугами, которые шустро разносили пиво; веселье достигло своего пика, когда парень вдруг снял серьгу и громогласно объявил, что у него иссякло воображение и потому он отдаст украшение тому, кто сумеет не завязать, а развязать узел, который он завяжет сам. Такое дозволялось правилами, но ставить на кон символ пересечения экватора было неслыханной дерзостью. И всё же Эсме оказалась едва ли не единственной, кто почувствовал подвох.

После того как пятый претендент на золотую сережку ушел несолоно хлебавши, она пробралась к столу, за которым устроился хитроумный плетельщик, и взглянула на дело его рук: узел из двух веревок был прост… обманчиво прост. Целительница, задумчиво хмурясь, проследила, как еще два человека попытались его развязать, отчего плетение еще больше запуталось. Что бы ни делали матросы, узел оставался узлом. Он был странный - словно живой.

Где-то на дне её памяти шевельнулся чужой мыслеобраз.

В самом деле, почему бы не попробовать…

– Эй, весельчак! – негромко позвала Эсме. Незнакомец тотчас обернулся, его приятное загорелое лицо осветилось широкой белозубой улыбкой. – А если я развяжу узел, ты сдержишь слово и отдашь серьгу? Я ведь не из ваших.

Один из товарищей незнакомца начал было возражать, но другой – с повязкой на глазу – остановил его. Плетельщик узлов этого не заметил, он смотрел только на Эсме.

– Даю слово. А если у тебя не получится… – он хитро улыбнулся. – Ты подаришь мне поцелуй сегодня ночью?

– Идет, – согласилась Эсме и даже не покраснела.

Моряки притихли и с интересом уставились на неё.

Целительница взяла веревку и позволила рукам действовать отдельно от разума, как если бы все происходило во сне. Собравшиеся затаив дыхание наблюдали, как она немного ослабила плетение, затем продела один из свисавших концов веревки сквозь образовавшуюся петлю – со стороны казалось, что она еще сильнее все запутала и теперь-то узел ни за что не развяжется.

Зажмурившись, Эсме подняла руки над головой, чтобы веревку видели абсолютно все в таверне, а потом медленно потянула концы в разные стороны. Хоть сама она и не видела результата, восхищенный вздох был прекрасным свидетельством того, что у нее получилось.

Она открыла глаза. Матрос смотрел на нее не мигая, с растерянностью и какой-то странной тоской. Он, похоже, уже очень давно не проигрывал.

- Малый, выполняй уговор! - крикнул кто-то.

Матрос с тяжелым вздохом протянул победительнице награду.

Эсме спрятала руки за спину.

- Предлагаю немного изменить условия спора, - сказала она, и тут-то растерялись все собравшиеся вокруг зрители. - Оставь её себе - мне без надобности такие украшения. Пообещай взамен, что если тебе или кому-то из твоих друзей в Тейравене понадобится помощь целителя, вы пойдете ко мне, а не куда-то ещё. Меня зовут Эсме.

На мгновение в таверне стало тихо, а потом все сразу начали шумно обсуждать, возможно ли поступить так, как она предложила. Кто-то вспомнил про судью состязания. С трудом сдерживая улыбку, Старый Пью произнес патетическую речь о том, что нет ничего важнее честного слова, и в конце концов заявил, что такой обмен вполне допустим, поскольку серьга бесценна и, соответственно, проигравшему предстоит расплачиваться всю оставшуюся жизнь.

– Осталось лишь понять, – закончил Пью, – сумеешь ли ты уговорить товарищей.

– Не извольте беспокоиться, – заявил матрос, к которому уже вернулось самообладание. – Даже мой капитан не станет возражать. Я принимаю твои условия… Эсме.

Её рука казалась маленькой и слишком белой на фоне загрубевшей ладони моряка. “Пива всем за мой счёт!” – объявил он, и в последовавшей суматохе Эсме не сразу заметила, что за ней пристально наблюдает какой-то человек в черной куртке с капюшоном, низко надвинутым на лицо. В тот момент, когда она его увидела, маскировка потеряла всякий смысл, поскольку мыслеобразы наблюдателя свободно вертелись вокруг него и прочитать их не составляло труда. Он был близко - как раз в трех шагах.

Эсме застыла от удивления.

Мужчина в капюшоне растолкал стоявших впереди и, взяв ее за локоть, повлек к выходу. Эсме попыталась сопротивляться, но его хватка была нечеловечески крепкой и двигался он очень быстро.

– Отпустите! – наконец сумела выговорить она, когда они оказались на улице. – Что вам надо от меня? И что такой, как вы, делает в столь сомнительном заведении?

– В каком порядке отвечать на вопросы? – язвительно поинтересовался высокий, красивый магус, глядя на неё из-под капюшона. – И где твоя почтительность, целительница Эсме, подруга пьяных матросов?

– Там же, где ваша совесть, господин Аквила! – огрызнулась девушка. – Отпустите сейчас же!

Эйдел рассмеялся и отпустил руку девушки так резко, что она чуть не упала.

– Недолго же ты горевала после смерти учителя и опекуна. А я всего лишь хотел выразить свои соболезнования. Все собирался нанести визит, да вот посчастливилось встретиться случайно… в самом неожиданном месте.

– Не говорите глупостей, я вам не верю, – хмуро пробормотала Эсме, потирая локоть – он словно побывал в тисках. – Вы только за последний год дважды появлялись у нас случайно, и оба раза это приводило к неприятностям.

– Эсме, – наместник вновь взял ее под руку, на сей раз аккуратно и даже любезно, и повёл в сторону ближайшего причала. – Пять лет назад, когда ты отправила в Облачный город прошение о пересмотре того давнего дела, я объяснил тебе, что произошедшее с твоей семьей – лишь печальная закономерность. Я выполнял обязанности, возложенные на меня его величеством.

– Вы… – от возмущения она чуть не задохнулась, но продолжала идти рядом с ним, не в силах остановиться. – Это ведь было ваше решение, ваш приказ! Никто не обвинял моего отца в сотрудничестве с пиратами, пока вам вдруг не понадобилось отнять у моей семьи всё имущество! После этого вы смеете утверждать, что…

– Твой отец лишился всего из-за собственной неосмотрительности, а я поступил так, как велел мне долг. – В голосе магуса проскользнули металлические нотки, приятное лицо стало похожим на каменную маску. – И хватит орать. Ты сейчас повторяешь чужие домыслы, а сама ничего не помнишь - я давно знаю про твой… как вы там его называете? Да, про твой сундук. Я знаю всё. Хватит глупостей, а то ты ещё дофантазируешься до того, что пожар в вашей лачуге тоже я устроил.

[Бамц!]

Он знал, как сделать ей больно. По щекам Эсме потекли слезы.

– Хватит о былом. Я вот что хотел спросить… после Велина не осталось никаких бумаг? Может, он вел записи о том времени, когда был целителем на… гм… фрегате?

– Разве ваши шпионы не обшарили лавку в первую же ночь после его смерти? – хмуро поинтересовалась Эсме. – Я не спала и прекрасно слышала, как они ходят внизу. Спасибо, что хоть не украли ничего.

Наместник коротко рассмеялся, скрывая нетерпение.

– Помилуй, дитя! Что такого ценного они могли найти, кроме вороха дурацких свитков с рецептами дурацких зелий? То, что мне нужно, несравнимо дороже.

– О чем вы, кракен побери, говорите?! – растерянно спросила целительница. – Мы… я… у нас с Велином не было никаких драгоценностей! Это, наверное, какая-то ошибка.

Он вздохнул, как вздыхает отец, уставший беседовать с непослушным ребенком и понимающий, что придется перейти к более действенным мерам. В этот момент толпа, собравшаяся на пристани, заволновалась – на горизонте показалось темное пятнышко.

– Я сейчас должен тебя покинуть, – сказал Эйдел, и его голос смягчился, а настроение заметно улучшилось. Он и впрямь очень ждал прибытия “Морской звезды”. – Но наш разговор не окончен. Мне нужна информация, Эсме. Не драгоценности, не деньги, а сведения. Если ты вдруг вспомнишь, что Велин рассказывал тебе про своего капитана… или найдешь какие-нибудь его записки об этом человеке…

Магус помедлил, потом договорил:

- То я смогу тебе кое-что интересное рассказать о ночи, когда погибла твоя семья. Тебя это очень заинтересует, но в жизни ничего не дается даром. Заплатишь мою цену - я в долгу не останусь. Думай.

И он ушел. Эсме шагнула вперед, будто ослепнув, и налетела на какого-то незнакомца – высокого пожилого мужчину с длинными седыми волосами, который стоял и курил трубку, задумчиво наблюдая за приближением корабля. Против всех ожиданий Эсме, незнакомец не стал возмущаться, а учтиво спросил:

– Вам плохо?

Она стиснула зубы и покачала головой. Ей и в самом деле было нехорошо, но рассказывать об этом постороннему явно не стоило. Старик с сомнением покачал головой. Эсме ощутила его желание помочь и, торопливо отступив, смешалась с толпой.

[Гордость тебя погубит, дитя.]

Когда долгожданный гость - “Морская звезда”, большой горделивый фрегат с парусами цвета запекшейся крови - уже направлялся к пристани, Эсме кто-то окликнул. Она усилием воли стряхнула апатию, нахлынувшую после неприятного разговора с Эйделом, и огляделась. Вокруг собралось достаточно много людей, и прошло ещё несколько минут, прежде чем мальчишка-сосед сумел протолкаться к ней.

- Эсме, скорее! - Он схватил её за руку и потянул за собой. - У твоего дома два посетителя, они ждут! Ну что же ты стоишь?!

“Посетители?”

Она окончательно пришла в себя и заторопилась домой, напоследок взглянув на “Морскую звезду”, которая начала складывать паруса. Целительница ничего не смыслила в морском деле, но мыслеобразы, исходившие от этого фрегата, чувствовала отчетливо. Существо было охвачено сильным недовольством, переходящим в злобу. Интересно, кто же ухитрился так испортить рыбокораблю настроение?

– Это не мое дело, – пробормотала Эсме и лишь теперь вспомнила, что не узнала ни имя плетельщика узлов, ни название его фрегата. Всё из-за внезапного появления наместника. Можно было позже расспросить Пью, но отчего-то девушке показалось, что толку от расспросов не будет.

Что ж, поделом ей - ведь она выиграла спор нечестно.