Пролог

(1)

У дома стояли двое, мужчина и мальчишка-подросток. Эсме никогда раньше их не встречала и, ощутив невесть откуда взявшуюся уверенность, что это матрос и юнга, поспешно остановилась, не решаясь приблизиться на три шага.

- Доброго вам дня! - сказал старший и поклонился, словно видел перед собой важную даму, а не босоногую, бедно одетую девушку. Он был долговязый, нескладный, с лицом добродушным, но очень некрасивым - с чересчур крупными чертами и глазами навыкате. - Это дом целителя Велина, не так ли?

Юнга, светловолосый и голубоглазый, глядел на неё с робким интересом и молчал. По сравнению со стоявшим рядом матросом он казался весьма симпатичным, и ещё в нём ощущалось что-то странное…

Вместо ответа на вопрос Эсме просто кивнула.

- Вы, должно быть, его ученица? - продолжил матрос, смущённо улыбаясь. - Где же сам Велин? Я должен передать ему послание от старого друга. Его нет?

Должно быть, у неё изменилось выражение лица, потому что неожиданные гости растерянно переглянулись. Эсме с трудом взяла себя в руки. Как бы ни хотелось ей и дальше молчать, чтобы не бередить рану, которая только-только начала затягиваться, нужно было рассказать им всю правду о случившемся.

- Его совсем нет, - тихо проговорила она. - Пять дней назад мой учитель умер.

Юнга сочувственно охнул. Матрос понял, что их появление причинило ей сильную боль; он всплеснул руками и пробормотал так тихо, что она едва расслышала:

- Мне жаль, мне так жаль… простите нас… мы всего лишь хотели…

Потом он окончательно растерялся и замолчал.

- Что вы должны были передать? - спросила Эсме, и вопрос прозвучал резковато. Настал её черёд смущаться, но ни нескладёха-матрос, ни его юный спутник ничего не заметили.

- Послание на словах, - сказал матрос и махнул рукой. - Просьбу о встрече… Впрочем, теперь это всё не имеет значения. - Он тяжело вздохнул и покачал головой. - Сочувствую вашей потере. Пусть его душе будет спокойно в Садах Эльги. А нам пора…

- Доброй погоды, попутного ветра, - хмуро пробормотала Эсме.

На этом короткая и бестолковая беседа завершилась. Войдя в дом, целительница не удержалась и выглянула из окна: странная парочка как раз заворачивала за угол, и юнга напоследок обернулся. Эсме даже издалека почувствовала жалость, которую он испытывал, и её настроение испортилось окончательно.

Она присела на табурет, окинула взглядом комнату и закрыла глаза - так удобнее было думать. Всё шло просто отвратительно. За две недели, пока Велин болел, не вставал с постели и не работал, их скудные сбережения подошли к концу. В кладовой имелся только мешок сухарей, да и тот неполный. Вдвоем они едва выживали, а что же теперь ей делать одной?

Она даже продать ничего не сможет, кроме зеленого шарфа.

Эсме сняла его и разгладила тонкую ткань на коленях. Хозяйка “Древностей и редкостей” будет рада заполучить вожделенную диковинку, хотя полную стоимость точно не заплатит - из скупости, свойственной всем торговцам, а также из мстительного желания наказать строптивую девчонку за то, что на раздумья той понадобилось несколько лет. Так или иначе, шарф подарит ей время. Она докажет всем - и горожанам, и морякам, - что юная девушка может быть столь же искусной целительницей, как и седой старик.

Впрочем, Велин рано состарился, потому что был лучше многих…

Эсме ощутила внезапное беспокойство, лицо учителя перед её внутренним взором сменилось лицом Эйдела Аквилы, а потом мимо проплыл, помахивая хвостом, всё тот же мыслеобраз - серебристая рыбка с черными полосками по бокам. Десять лет назад жизнь Эсме перевернулась, десять лет назад она открыла [сундук], о котором - если Велин не пугал её нарочно - другие целители предпочитали говорить шепотом или вовсе молчать. То, что было до [сундука], она знала лишь по рассказам Велина и обрывкам подслушанных разговоров. Её звали Эсме Занте. Она родилась в Тейравене, весной ей исполнилось двадцать. Её отец, Бартоло Занте, был торговцем, мать, Леона Занте, - дочерью рыбака. Её брат, Паоло, был на пять лет старше. Однажды её отца обвинили в сотрудничестве с пиратами Окраины, и Эйдел Аквила, разобрав дело за полчаса, постановил конфисковать всё, что принадлежало “пособнику бандитов”. Той ночью, когда они ждали приставов, случился пожар, и все, кроме Эсме, погибли в огне.

Она всё потеряла. Почему же шарф, о котором нет никаких воспоминаний, кажется ей таким важным?..

[Так я и думал. Ты лучше помрешь с голоду, чем расстанешься с ним.]

- Я боюсь совершить ошибку, - сказала Эсме вслух. - Я понятия не имею, что он на самом деле значит для меня. Вдруг это ключ к… тайне? И если я его отдам, то уже никогда не узнаю правды?

[Если не отдашь, то погибнешь.]

Она снова почувствовала боль в затылке и ещё кое-что… Ощущение было такое, словно Велин разговаривал с ней откуда-то из-за стены, и его голос звучал очень неразборчиво - она не могла понять ни единого слова, хотя напряженно прислушивалась. Ей так не хватало того, кто мог бы дать мудрый совет.

- Светлая Эльга, ну хоть ты сделай что-нибудь, - попросила она, смущаясь и злясь на себя за то, что обращается к Заступнице - да ещё и вслух! - хотя раньше была твёрдо уверена, что со всеми невзгодами справится сама. У Эльги и без того хватало проблем. - Мне, похоже, больше не к кому идти…

Эльгин колокольчик на окне тихо и грустно звякнул. Эсме невесело улыбнулась, выпрямила спину и положила руки на колени ладонями вниз. Медитация должна была успокоить её тревогу, привести в порядок разбредающиеся мыслеобразы; ну что ж, придется довольствоваться малым, раз уж никто и ничто не в силах ей помочь.

[Паоло идёт по мелководью, и серебристая рыбка неотступно следует за ним, то и дело подплывая совсем близко. Он поворачивается к Эсме; на его лице улыбка до ушей, глаза сияют от счастья. Подумать только, собственный фрегат. Пока что совсем маленький, помещается в ладонях, но настоящий - с умным взглядом, с характером… Существо, которое никогда не предаст. Даже как-то не верится, что оно вырастет и станет такой же громадиной, как и те, что стоят у причалов в порту.

- Ты уже придумал имя?

- Нет.

В его улыбке сквозит лукавство.

- Врёшь! Ты просто не хочешь мне говорить!

- Не выдумывай!

- Скажи! Скажи, а то я пожалуюсь маме… я ей расскажу, что ты опять с Ведьминого носа прыгал, хотя клялся, что больше не будешь так рисковать!

- Ты следила за мной? Отхлестать бы тебя медузьими щупальцами за такое!

- Скажи! Скажи сейчас же!

- Ладно. Я назову её…

Берег тонет в яркой вспышке, а потом наступает тьма.]

Через несколько часов она пришла в себя от голода и побрела в кладовую, взяла там несколько сухарей из мешка. Потом подобрала с пола кусок заплесневелого сыра и задумчиво на него посмотрела.

В дверь постучали.

- Эсме, или как там тебя?

На пороге стоял высокий, широкоплечий мужчина с уродливым шрамом на правой щеке и длинными ручищами, делавшими его похожим на грогана. Надсмотрщик, тот самый, которого она видела утром в порту. Кажется, они раньше встречались, она даже вспомнила его имя - Кайо. Взгляд у неожиданного гостя был такой злой, словно не он пришел просить о помощи, а его о чем-то попросили, и весьма не вовремя.

- Во имя светлой Эльги, помоги, - быстро и небрежно проговорил он. - В порту фрегат схлопнулся и задавил троих. Двоих слегка прижал, а третьему, кажется, переломал ребра.

- Троих? - растерянно переспросила Эсме.

- Гроганов, - уточнил надсмотрщик с ухмылкой. - Троих, чтоб их кракен слопал, мохнатых гроганов. Ты идешь со мной или постоим, поговорим - подождём, пока они там все сдохнут?

Она кивнула и метнулась к сундуку с целительскими зельями; для серьёзных ран пробудиловки не хватит, тут требовалось кое-что посильнее. Зелья различались не только по вкусу и цвету, у каждого имелось название - зачастую красивое, поэтичное, вроде “лунного света” или “крови мерра”, - и ещё каждое обладало особыми свойствами, позволяя черпать из запасов, подаренных Эльгой, достигая всё большей глубины. Самое сильное снадобье называлось просто - “смола”, и цвет у него был тёмно-коричневый, почти чёрный.

Схватив флакон с лазурной “кровью мерра”, Эсме поспешила следом за Кайо.

В бараки они вошли через черный ход. Внутри было темно и сыро, со всех сторон слышалось ворчание и сопение. Кто-то неразборчиво бормотал низким голосом, судя по интонации - жаловался. Кайо грязно выругался и достал плётку. Бормотание тотчас же стихло.

Глаза Эсме с трудом привыкали к полумраку, но она и не собиралась полагаться на обычное зрение - сейчас в дело вступало целительское чутьё. Мир вокруг неё изменился: стены барака растворились, всё залил мерцающий свет, в котором застыли девять фигур, широкоплечих, длинноруких и мохнатых. Один лежал на полу, другие стояли рядом и смотрели на него. Их тела стали для Эсме безликими сосудами, в которых содержалось то, с чем ей и предстояло работать.

Она не боялась гроганов. Мало кто испытывал к этим созданиям другие чувства, кроме страха и отвращения; даже Кайо и прочие надсмотрщики их опасались, во всём полагаясь на плети. Но Эсме и Велин лечили гроганов не только потому, что вынуждены были браться за самую опасную и грязную работу. “Ни одна живая тварь не заслуживает боли и страданий, - часто повторял её учитель. - Мы просто цветы во мраке, только и всего”.

- Отойдите в сторону, - попросила Эсме и тут же вспомнила, что гроганы выполняют только строго определенные команды. Однако они всё-таки отступили, как будто поняли её. Вокруг витали их простые и понятные мыслеобразы, среди которых преобладали сильная усталость и не менее сильный голод. Злобы не было совсем.

Эсме глотнула “крови мерра”, закрыла глаза и протянула руки к раненому.

Когда реальный мир отступал и открывалась дорога в то место, которое целители называли сердце-сутью, каждый из них видел что-то своё. Велин рассказывал ей о длинных полосах разноцветной ткани, которые нужно было штопать и зашивать, но сам, впервые упомянув о цветах во мраке, невольно придал воплощению её целительского дара другой образ. Там, куда она попадала, царствовала безграничная тьма, и посреди тьмы рос одинокий цветок, как будто бросая вызов пустоте. У гроганов цветы сердце-сути были желтыми, до смешного безобидными по сравнению с их грозной внешностью.

У того цветка, что распустился перед ней сейчас, некоторые лепестки были изломаны, их края стремительно высыхали. Эсме ринулась вперёд, и её пальцы превратились в иглы, а то, что она черпала из целительского источника в своей душе - в нить.

Она начала шить.

Это был её долг, её призвание - шить, восстанавливая разрушенное…

…Когда целительница открыла глаза, прямо перед ней была поросшая черной шерстью физиономия с красными глазами под выступающими надбровными дугами и с клыками, будто созданными для того, чтобы рвать глотки врагам. Исцеленный гроган обнюхивал ее лицо, посапывая. Она обернулась в поисках Кайо.

– Этот готов. Где остальные двое?

Лица надсмотрщика не было видно - он казался черным силуэтом на фоне дверного проема, - но Эсме почувствовала в его позе какое-то странное напряжение, которого не было до того, как она погрузилась в целительский транс.

- К кракену тех двоих, и так очухаются. Этот дурной фрегат только что придавил ещё пятерых, - сказал Кайо. В его голосе звучала досада. - Я… ох, даже не знаю… Ты, конечно, не осилишь стольких тварей за раз, так что пойду-ка я искать другого цели…

- Давайте сюда всех, - перебила Эсме. - Я справлюсь.

Он на миг застыл, а потом махнул рукой кому-то снаружи.

Через минуту в барак одного за другим начали заносить раненых.

Со второго раза фрегату удалось куда сильнее навредить косматым созданиям. Все пятеро пострадали очень серьезно - у одного были сломаны обе ноги, другому сплющило грудную клетку, ещё у двоих оказались до живого мяса ободраны спины. Эсме машинально вытащила из кармана флакон с “кровью мерра”, отпила немного, потом взглянула на последнего грогана - и осушила всё до дна.

У несчастной твари был сломан позвоночник.

Усталость тела не имеет ничего общего с усталостью души. К тому моменту, когда последний ее пациент был исцелен, Эсме казалось, что она превратилась в кувшин, из которого вылили всю воду. “Ты хорошо поработала, – донесся откуда-то издалека голос Кайо. – Держи”. Она взяла у надсмотрщика небольшой кошелек и не стала его развязывать, чтобы пересчитать деньги. Обманывать целителя, даже молодого и неопытного, было грешно, и мало кто рисковал навлечь на себя гнев Светлой Эльги. За гроганов платили мало, но на неделю ей хватит, при её-то скромных запросах. Вот и хорошо. Шарф пока что можно не продавать.

Снаружи погасли последние отблески заката и затихли колокола эльгинитов; где-то поблизости шумно вздыхало море. Кайо щелкнул плеткой, и гроганы друг за дружкой двинулись к выходу – их работа продолжалась до поздней ночи. Они шли, покачиваясь, обдавая Эсме волнами звериного запаха и привычными спокойными мыслеобразами – работа, спать, спать, еда, – но последний на мгновение задержался и пристально посмотрел на целительницу. В его глазах она разглядела совсем не звериное выражение. Он наклонил голову, словно в знак признательности. Эсме растерянно моргнула и решила, что если гроган кажется ей разумным существом, то она, вероятно, уже спит.

Вернувшись домой, она лишь у лестницы на второй этаж сообразила, что не заперла входную дверь. Обратный путь до порога показался неимоверно длинным, потому что глаза слипались, а ноги шли тяжело, будто по песку.

Дверь закрываться не хотела.

Целительница медленно опустила взгляд и увидела в дверном проеме чью-то босую ступню с длинными чёрными ногтями, больше напоминающими когти, покрытую… перьями?

Незнакомый голос со странным певучим акцентом произнес:

– Во имя Светлой Эльги, помоги!

Эсме подняла голову и посмотрела на посетителя.

Он был невыского роста – лишь самую малость выше самой Эсме, – худощавый, с узкими плечами и треугольным лицом, на котором выделялись огромные бирюзовые глаза. Жесткие черные волосы стояли дыбом, и в сочетании с длинным носом с горбинкой придавали лицу странного гостя птичье выражение. Собственно, он и был птицей. За его спиной виднелось нечто, в густом сумраке тейравенского вечера похожее на развевающийся плащ, но это были крылья – огромные, черные, настоящие. Из одежды на нем имелись только широкие матросские штаны, а тело от шеи вниз покрывали черные перья. Длинные пальцы, поросшие пухом, оканчивались загнутыми когтями.

От перьев было свободно только загорелое до черноты лицо.

– Во имя Светлой Эльги… – повторил крылан, настороженно глядя на неё.

Эсме вдруг поняла, что этот странный день может закончиться для неё очень плохо. Она уже выбрала порядочное количество целительской силы, и если новому, весьма странному гостю понадобится серьезная помощь - судя по тому, что в мыслеобразах человека-птицы звенела сталь и раздавались чьи-то крики, так оно и было, - ей придется выпить что-то ещё, тем самым нарушив одно из правил Велина, гласившее, что нельзя на протяжении суток принимать больше двух разных зелий.

Но, с другой стороны, клятва Эльги важнее всех правил.

– Входите. – Она отступила, пропуская визитера. Крылан вошел – кончики маховых перьев прошуршали по полу, – а следом показались двое дюжих матросов, тащивших третьего. Бедолага едва переставлял ноги, голова его свесилась на грудь, и черные волосы полностью скрыли лицо. Там, где его провели, остался кровавый след.

Последним вошел Плетельщик узлов.

– Я сказал, что сдержу слово, – произнес он, улыбаясь. - И сдержал.

Он был очень бледен и шатался. Эсме опустила взгляд: на зеленом сукне куртки расплывалось темное пятно. Она подалась вперед, чтобы приложить ладонь к ране, но крылан с неожиданным проворством схватил ее за запястье.

– Здесь есть тот, кому твоя помощь нужнее, - сказал человек-птица, кивком указывая на стол, куда уложили раненого. Эсме нахмурилась. Незнакомец был без сознания, он потерял много крови и, действительно, нуждался в помощи. Однако стоявший перед ней матрос мог в любую секунду умереть.

– Это правда. – Плетельщик попытался улыбнуться, на его лбу выступили крупные капли пота. – Помоги ему…

Целительница упрямо поджала губы – Велин знал эту гримасу, он бы понял, что спорить с его ученицей сейчас не стоит. Крылан что-то сказал, но Эсме уже нырнула в сердце-суть плетельщика.

Ослепительно-белые лепестки его души хранили следы целительского вмешательства - их зашивали и штопали не меньше двадцати раз. Кругом порхали мыслеобразы – доверчивые, словно ручные голуби. Возле сердце-сути время текло по-другому, можно было не торопиться, поэтому Эсме не устояла перед искушением, коснулась одного – и на краткий миг очутилась на верхушке мачты, наедине с бескрайним голубым простором, где не существует границы между небом и морем.

А потом принялась за дело.

Когда за жизнь плетельщика уже можно было не опасаться, она оттолкнула его и прошла мимо стола, где лежал раненый, к сундучку с зельями. Крылан уже ничего не говорил – смотрел молча, не мигая, и в его взгляде читалось множество разнообразных чувств. Он ей не доверял.

Эсме вытащила ещё один флакон “крови мерра”, зубами вытянула пробку и выплюнула её, после чего выпила содержимое залпом.

“Я попробую так. Если не получится, то…”

[Если не получится, тебя ждет мучительная смерть.]

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем в голове у нее прояснилось. Эсме с некоторым удивлением посмотрела на предмет, который вот уже некоторое время сжимала в кулаке. Наконечник стрелы, застрявший у Плетельщика между ребер. Под действием её силы он вышел, и теперь казался просто безобидным куском железа. Интересно, у этого моряка каждый день случалось так, что утром он зарабатывал кругленькую сумму, а к вечеру здоровался с самим Великим штормом?..

Она снова запустила руку в сундук и вытащила другой флакон.

- Держите. - Крылан слегка оторопел, но принял хрупкую стеклянную бутылочку с густой темно-коричневой жидкостью безропотно, не задавая лишних вопросов. - Если что-то пойдет не так… если вы увидите, что вашему другу не становится лучше… заставьте меня это выпить. Одного глотка будет достаточно. Заставьте, даже если я стану сопротивляться.

Человек-птица кивнул.

Каждое слово, каждое движение отнимало силы. Эсме подошла к столу, приподняла лохмотья, в которые превратились куртка и рубашка незнакомца, и поняла, отчего Плетельщик узлов и крылан так беспокоились о нем: лицо и грудь моряка покрывала корка запекшейся крови, а его правую руку явно попытался оторвать или отгрызть какой-то большой зверь… и почти преуспел. Кто-то перетянул страшную рану жгутом чуть выше локтя. Друг Плетельщика мог умереть от потери крови или потерять руку; но этого, конечно, не случится. Она ему поможет.

А Эльга-Заступница поможет ей.

Взрыв.

Эсме попала не во тьму, а в самый центр пламенного вихря, и, на мгновение позабыв о собственной бестелесности, ощутила страшную боль. Об этом ей раньше доводилось лишь читать в книгах, потому что к Велину никогда не приходили магусы, прося об исцелении.

Мерзавец, лживая тварь, сородич вероломного Эйдела Аквилы…

Нет. Нет-нет-нет. Велин говорил, что все люди - просто цветы во мраке, и был прав. У гроганов сердце-суть была желтого цвета, у людей - белого, у магусов - как она теперь убедилась, бледно-лилового. Но сам по себе цветок души оставался по-прежнему хрупким и беззащитным, как бы ни выглядел содержащий его сосуд. Она целитель. Её долг - исцелять, шить, восстанавливать разрушенное.

Ведь ни одна живая тварь не заслуживает боли и страданий.

Она превратила свои пальцы в иглы и подготовила нить, а потом вдруг ощутила чье-то постороннее присутствие. Вот об этом в книгах не писали, и Велин ей не раз повторял, что целитель и пациент всегда остаются наедине. Даже когда он сам наблюдал за работой ученицы, она его не чувствовала, и он не смог бы вмешаться, случись что-нибудь нехорошее. Теперь же всё было по-другому. Кто-то следил за ней, кто-то был рядом. Сосредоточившись на странном ощущении, она поняла, что наблюдатель - не человек и не магус. Его присутствие было рассеяно во тьме, и как бы Эсме ни старалась понять, где он находится, всё время выходило, что чужак будто бы смотрит ей в затылок. От этого она начинала ощущать собственное тело, сделалась слишком тяжелой для эфемерного мира сердце-сути, снова начала терять контроль над собой.

Да к тому же здесь были серые тени…

По ту сторону бледно-лиловых лепестков мелькали силуэты людей, которых этот магус отправил к Великому шторму. Их было много, очень много. Такие тени ей и раньше встречались - острые ножи моряки носили вовсе не в качестве украшений, и всякий раз после того, как лезвие отнимало чужую жизнь, в душе убийцы оставался отпечаток. Даже если он защищался, даже если его поступок был оправдан иной причиной. Но ещё ни разу Эсме не видела, чтобы серых теней оказалось… двадцать? двадцать пять? Нет, больше. Они множились, кружились, словно танцуя под неслышную музыку, и она не могла их сосчитать.

Магус, да к тому же головорез, у которого руки в крови не по локоть, а по самые плечи.

Руки!

Усилием воли заставив себя не обращать внимания на затаившегося наблюдателя, которого здесь не должно было быть, Эсме принялась за дело. Она пришла, чтобы восстановить целостность сердце-сути, остальное её не касается. Зашить дыры. Залатать прорехи. Она - игла, она - нить, и больше ничего.

Человек-птица, Плетельщик узлов и двое незнакомых матросов сейчас видели, как разверстая рана на руке их товарища заживает сама по себе: тянутся нити сухожилий, кровь наполняет сосуды, новая кожа темнеет, сливается со старой.

Мимо неё проплывали мыслеобразы, серебристые рыбки.

Высокая темноволосая женщина стоит на балконе и смотрит вдаль. Чайки, пронзительно крича, вьются над прибрежными скалами. На женщине платье изумрудного цвета, она красива, как все небесные дети, и ещё она очень несчастна. Её губы шепчут чье-то имя, а рука невольно приподнимается, словно желая схватить маленький фрегат, идущий прямым курсом на закат, и вернуть его домой - туда, где даже Великий шторм никому не страшен. Она думает, что рядом никого нет, и лишь поэтому позволяет себе плакать.

В ослепительно синеющей дали – тонкая, как лезвие бритвы, граница между двумя безднами. Руки онемели от напряжения и вот-вот упустят спасительное, но предательски скользкое бревно. Над водной гладью парят призраки – прозрачные руки тянутся, так и норовят схватить, утащить за собой. Беззвучно шевелятся тонкие губы: разве ты не настрадался вдосталь? Разве не просил всех богов, своих и чужих, о встрече с нами? Так вот мы, здесь. Просто протяни руку – и все закончится.

Площадь, заполненная людьми. Их много - не протолкнуться. Совсем рядом мальчишка-оборванец вытаскивает кошелёк из кармана какого-то толстяка, не волнуясь о том, что его заметят - все взгляды прикованы к возвышению в центре площади. Кажется, там произошло что-то страшное.

Внезапно Эсме ощутила сильную тревогу. Она огляделась по сторонам: бледно-лиловое полотно магусовской сердце-сути было уже почти целым, и теперь целительница находилась внутри огромного цветка, чьи лепестки пронизывала едва заметная паутина линий, напоминавших сосуды, заполненные золотистой кровью. Эти линии на глазах утолщались, наливаясь силой, и присутствие наблюдателя, непонятной лишней души, становилось всё ощутимей.

Тревога сменилась смертельной усталостью. В реальном мире Эсме уронила руки и застыла; здесь же она просто бросила недоделанную работу, ослепла и оглохла, свернулась в тугой узел и превратилась в плотный сгусток чувств, воспоминаний и всего того, что делает человека человеком. Она знала, что сейчас произойдет. Крылан решит, что момент настал, и напоит её “смолой”. Черное зелье вышибет все преграды на пути мощного потока, освобождать который без нужды - равносильно самоубийству. Львиная доля её жизненной силы перейдет к этому чужаку, к вероломному потомку пришельцев со звезд, который и так мог бы прожить в пять раз больше, чем обычный человек. После такого нужно несколько месяцев, чтобы восстановиться, но ей и на это рассчитывать не стоит.

Пробудиловка, кровь мерра и теперь - смола.

Это конец.

“Я бы так не сказал”.

Эсме вздрогнула, и во тьме перед её целительским взором опять возник бледно-лиловый цветок, который теперь казался больше прежнего и как будто светился изнутри. Она ещё ни разу не разговаривала с кем-то из своих пациентов в сердце-сути, хотя знала, что такое возможно. Тот, кого она исцелила, обладал очень сильной волей, раз сумел не просто почувствовать её, а говорить с ней.

“Твоё общество мне приятно, однако я бы не хотел, чтобы ты осталась в моей голове навсегда. Тут, как видишь, и без тебя полным-полно серых жильцов”.

За одним из лиловых лепестков возникла тень - не серый призрак, а четкий силуэт высокого широкоплечего мужчины. Он галантно поклонился и правой рукой указал куда-то в сторону. Эсме невольно проследила за направлением его жеста и увидела яркий свет.

Ей туда?

“Безусловно. Ты спасла меня, я спасу тебя. Всё будет хорошо”.

Она полетела к свету, едва расслышав прозвучавшее вслед слово, всего одно:

“Благодарю!”

А потом она наконец-то уснула, и в этот раз сны обошли её стороной.